Найк Борзов не ставит задачу удивлять, но у него это органично получается. Целый год шла работа над альбомом, название которого музыкант озвучивает только сейчас. По его словам, новый материал кардинально отличается от всего, что можно услышать в наше время и за прошедшее десятилетие в целом.
Артист вспоминает о том, как и зачем «умер для всех» в 2003 году, рассуждает о язвах времени и объясняет, почему ограничение технических возможностей может дать безграничную свободу.
— Что помогает не опускать руки и двигаться вперед, несмотря на все происходящее вокруг?
— Просто по-другому не получается. Я не могу иначе и не представляю себя без того, что я делаю. Это то, что придает моей жизни смысл. Если перестану этим заниматься, просто умру, и все. Зачем?
Было время, когда я умер для всех. Некоторые думали, что физически — даже в прессе об этом писали. Это произошло в 2003-м после игры в спектакле «Нирвана»: я залег на дно и вынырнул только в 2010-м. 7 лет меня не было в эфирном пространстве.
Когда я начал давать концерты, многие не верили, что я живой. Иногда я так делаю. Не планирую повторять этот опыт, по крайне мере на такой большой срок, но, тем не менее, когда я пишу альбом, полностью отрезаю себя от внешнего мира. У меня накапливается достаточно впечатлений до этого, и, когда я сажусь в студию, для меня существуют только песни — то, как их сделать, записать.
— Что происходит сейчас?
— Я заканчиваю работу над альбомом «Капля крови создателя» и в первый раз озвучиваю его название. За прошедшее десятилетие я выпустил две пластинки — «Изнутри» (2010) и «Везде и нигде» (2014) (двойной релиз «Молекулы» я не считаю — это был не новый материал, а сборник перезаписанных песен).
Если сравнивать принцип работы над ними и то, что я делаю сейчас, — это абсолютно противоположные истории. Там я использовал любые средства — жирные студии, дорогих музыкантов, аппаратуру, которой бы позавидовали многие западные артисты, аналоговые 48-канальные магнитофоны, любые комнаты для записи барабанов. Хочешь бомбоубежище? Пожалуйста! Длинный тоннель? Без вопросов.
Сейчас я решил сделать пластинку совершенно по другому принципу, в хорошем смысле слова — вернулся к своей детской непосредственности. Взял то, что есть у меня самого, закрылся в комнате и за год записал в ней альбом, как я делал это у себя дома в 80-х, в 90-х…
Примерно так же, в подвале детской музыкальной школы, был записан «Супермен», 20-летие которого я отмечаю в этом году. Я сознательно ограничил себя в средствах, потому что в таких условиях начинаю наиболее активно экспериментировать. В голове включается конструктор, образуются новые нейронные связи. Мне нужно самому продумывать, как лучше записать инструменты.
Мой друг спаял мне ламповый преамп (электронный усилитель, который преобразует слабый электрический сигнал в более мощный. — Прим. авт.). Это Влад Креймер по прозвищу Самоделкин — один из самых талантливых современных звуковых инженеров в России. Он давно вывел теорию о том, что ламповый, аналоговый звук — космический. Потому что лампа — это вакуум, как и космос.
Помимо этого я использую какие-то странные самодельные микрофоны, другие приборы. Записываю барабаны не на 15 каналов, как принято, а на 2, и они звучат очень круто. Бывало, я хотел сначала сделать демо, а в конце дня понимал, что уже готова финальная версия песни и ничего переписывать мне не хочется.
— К чему привели все эти эксперименты?
— Альбом получился совершенно другим, отличным от того, что вообще сейчас происходит в музыке. Его сложно поместить в какие-то жанровые рамки. Я использовал в основном живые инструменты, электронику — очень дозировано. Многое записал сам, но подключились также и музыканты из моей группы — гитаристы Владимир «Корней» Корниенко и Артем Садовников, барабанщики Евгений Бордан и Федор Попов, клавишники Вадим Каверин и Евгений Соколовский.
В песне «Волны прошлого» звучат две бэк-вокальные партии в исполнении Нади Грицкевич (проект «Наадя». — Прим.) и Лены Кауфман, а в композиции «Слышу тьму» — втором сингле с пластинки, на который сейчас снимается клип, можно услышать мою дочь Вику.
Параллельно она сама стала сочинять песни, над аранжировками которых мы с ней работаем и готовим к выходу ее первый EP. Это очень забавно: у меня давно была мечта клонировать себя в образе девушки, поющей моими интонациями, только, естественно, женским голосом. Сейчас я вижу не клон, конечно, но такую — mini me, сам подпеваю в некоторых песнях, и это какая-то классная, безумная психоделическая история по ощущениям.
— Возвращаясь к свежей пластинке, можно ли назвать ее концептуальной?
— Я вообще люблю находить концепцию во всем — это моя тема. Когда уже был готов треклист из 9 песен, я понял, что в нем вырисовываются определенные блоки. Я назвал их элементами — философский, состоящий из 3 композиций, романтический, галлюциногенный и духовный — из 2 композиций каждый.
Интересно, что возникло много параллелей с уже упомянутым альбомом «Супермен», выпущенным в 2000-м. Выход обоих приходится на первую половину года. Над клипом «Реакция на солнце» — дебютный сингл с альбома «Капля крови создателя» — работал ученик оператора, снимавшего видео на первый сингл «Три слова» из «Супермена». Там вокальные партии исполняла моя бывшая жена Руслана Борзова, здесь поет уже дочь — Виктория Борзова.
Рабочее название нового альбома тоже начиналось на букву «С». Я хотел назвать его «Сверхновый», но подумал, что, когда выйдет следующий, это уже будет выглядеть странно. Его тогда не получится оставить вне времени, и он будет иметь отношение только к прошлому, а прошлого для меня не существует.
— И все-таки ты отмечаешь юбилеи знаковых работ из прошлого. Осенью, например, был концерт в честь 25-летия альбома «Закрыто». Интересно, что он до сих пор звучит абсолютно актуально. В чем секрет?
— Просто, когда я в процессе, то, отключая голову, не стараюсь привести песни к общему знаменателю, не думаю о том, попадут ли они в эфир, словят ли хайп, окажутся ли на первых строчках чартов. Для меня главное — сделать их максимально близкими к тому, как я сам их чувствую и слышу, чтобы композиция в финале звучала с тем же настроением, с которым она играет изначально в моей голове. Меня это волнует гораздо больше.
В этом смысле я все-таки живу вне времени — везде и нигде, как в названии одноименной пластинки. Своей музыкой я постоянно опережаю время. Возможно, поэтому она не всегда выстреливает сразу: для того чтобы понять ее, людям иногда надо переслушать несколько раз, что-то пережить.
— Остается ли возможность заниматься сайд-проектами?
— В прошлом году я сконцентрировался исключительно на своем альбоме и отсекал все мысли заняться чем-то другим, если они возникали. Это сработало: я очень круто воспитал себя. Как монах.
Сейчас у меня запредельный уровень спокойствия, с которым я могу запускать в космос корабли и преодолевать сверхзвуковые скорости. (Улыбается.) На данный момент есть параллельные истории. Помимо работы с дочкой это сольный проект моего друга Игоря «Бегемота» Бажанова, идеолога культовой группы «ХЗ», которая распалась в позапрошлом году. Я принимал участие в работе над его материалом — это такой панк-рейв-шансон, безумный, авангардный, шизофренический поток сознания. Я там играю на барабанах, что-то сочиняю, много пою.
Кроме того, есть экспериментальная группа Killer Honda, которую мы создали в свое время с Максимом Шевченко и Ариной Белых. Мы не заявляли о распаде, но уже года три не можем выпустить вторую пластинку. На самом деле осталось только записать наши с Максом бэк-вокальные партии, перкуссию и все это свести.
Еще совсем недавно я нашел домашние записи своей первой группы «Инфекция», которую создал, когда мне было 14 лет. Это катушка с двойным альбомом 1987 года в классном качестве. Я больше 30 лет считал ее утерянной. Материалы выйдут ограниченным тиражом на кассетах и дисках вместе со всеми другими, созданными за время существования «Инфекции», включая концертные.
— Давай еще немного поговорим о наболевшем. В начале интервью ты сказал, что некоторые артисты платят за эфиры. Какой в этом смысл, если сейчас с бешеной скоростью развиваются технологии и все можно найти в Интернете?
— Радиоротации обеспечивают успешные гастроли в самых дальних уголках страны — это сразу поток. Интернет у нас пока так не работает: только более подвижные ментально люди, которым не лень, ищут там что-то, копают, а большинство все-таки предпочитает сидеть перед телевизором, переключая каналы. Таких людей больше, чем тех, кто хочет что-то находить, развиваться.
Но, конечно, хотя принято говорить о различиях публики в больших городах и в глубинке, везде есть те, кому небезразлична красота, стремление к ней. Поскольку я не занимаюсь созданием какого-то массового продукта, на мои концерты в разных точках нашей страны приходят люди, у которых есть нечто общее, те самые ищущие.
— Какую окраску для тебя имеет определение «русский рок»?
— Скорее все-таки уничижительную. Мне кажется, оно уже стало именем нарицательным и его используют, когда человека хотят немножко оскорбить, дать понять, что он не в теме.
Просто понятие «рок» — шире. В нем, как и в любом музыкальном направлении, есть множество нюансов, подстилей, разветвлений. Говоря о русском роке, меня долгое время приглашали в качестве эксперта на радиостанцию, конкретно специализирующуюся на этом жанре. Там нужно было высказывать свое мнение о музыке новых молодых ребят — и дальше по результатам голосования слушателей уже принималось решение, попадут ли они в эфир.
Почти все копировали «Алису», «Сплина», «Чиж & Co» и прочих мастодонтов. Но совсем недавно я ехал в 5 утра в аэропорт и услышал по радио в такси песню, которая мне совершенно не понравилась, но абсолютно четко попадает под категорию «русский рок» и при этом не похожа на то, что было создано раньше. То есть сейчас возникает уже новая, молодая формация так называемых русских рокеров. Любопытно наблюдать такую цикличность.